Введение.Для изучения Российской империи как феномена характерны свои особенности и поворотные моменты. С одной стороны, это определялось и определяется временным контекстом и политической ситуацией, с другой, состоянием исторической науки и вопросами, которые выдвигает сообщество учёных-гуманитариев по отношению к тому или иному историческому явлению. Высказывалось суждение о том, что неправомерно вообще относить Россию нового времени к категории государств-империй. Многие десятилетия ХХ в. вместо понятия «Российская империя» в советской историографии использовалось понятие «Российское многонациональное государство», несущее иную смысловую нагрузку, не подразумевающее неравноправные отношения народов. Известно, что существовал негласный запрет заниматься историей окраин империи – ныне независимых государств. Это делали те, кто устанавливал политический контроль над наукой. После 1991 г., распада СССР, положение кардинальным образом изменилось. В осмыслении Российской империи, выработке теоретических подходов для анализа этой политической формы, прежде всего, понадобились новые дефиниции и признаки. Стало очевидно, что в решении сложной исследовательской задачи нельзя ограничиваться только распространенными суждениями о том, что Российская империя относилась к империям смешанного типа и элементы смешения фактически наблюдались в ней с момента образования. Наряду с частью страны, представлявшей собой с конца XVIII в. национальное государство, и территориями, интегрированными в империю, например, Украиной, Белоруссией, Поволжьем, Европейским Севером, она включала и территории, удерживаемые преимущественно политическими и военными мерами. В XVI – XVII вв. это относилось к Сибири, в дальнейшем – к Средней Азии и Прибалтике. Одновременно для исторической науки прояснилась определённая узость, а также намеренная идеологизация тех определений, которые время от времени предлагают политологи или политические деятели. В последние годы среди политологов получил распространение взгляд о том, что модель Российской империи предполагает «главенство государствообразующей нации, консолидирующей живущие совместно с ней этносы, сохраняющие под ее защитой свое этническое своеобразие». Более конкретно – что «в центре государственного строительства стоит русская нация – единственный источник общегосударственной культуры, способной успешно конкурировать с культурами других цивилизаций и выстоять перед культурной экспансией ведущих мировых держав» (Савельев, 1996: 7). То есть империи философски и политически обосновываются как наиболее прогрессивное явление в процессе развития мировой цивилизации, а в особенности – в развитии России.

Материалы и методы. Западные исследователи при выявлении характерных особенностей Российской империи используют сравнительно-исторической метод. Ведущие специалисты С. Беккер, А. Рибер, Дж. Хоскинг и др. однозначно относят Российскую империю к разряду так называемых «территориально-протяженных» континентальных империй, которые сильно отличались от западноевропейских империй с заморскими колониями. Однако каждый из названных историков акцентирует определённые признаки континентальных империй Евразии XVI – начала XX вв. В более конкретной интерпретации этих признаков можно проследить разногласия. Так, если Дж. Хоскинг, сравнивая Россию с западно-европейскими империями с их заморскими колониями, относит её к категории «азиатской» империи (Hosking, 1997: 7), то С. Беккер считает, что это неправомерно. Он проводит сравнение Российской империи XIX в. с Англией и Францией раннего Нового времени, которые «фактически по своей природе были империями». Беккер указывает, что Россию XIX в. отличало от Англии раннего Нового времени более сильное государство, более резкое культурное неравенство этнических групп, недавний характер многих терри­ториальных приобретений; иные и более разнообразные отношения между метрополией и периферией; и, наконец, «дух времени» эпохи национализма, который оказывал серьезное влияние на самосознание народов империи, в том числе и на русских (Becker, 2000: 336).

Если говорить о других признаках, то А. Рибер относит Российскую  империю к династическому государству традиционного типа, состоящему из относительно однородного в этническом отношении центра и прилегающих к нему периферийных территорий, населенных разнообразными народами. Периферийные области, населенные балтийскими народами, финнами, поляками, украинцами, народами Кавказа и Средней Азии, составляли наиболее нестабильные зоны империй и могли представ­лять непосредственную угрозу центру. Географическое положение ставило  проблемы интеграции и обеспечения безопасности (Rieber, 2001: 118).

У другой группы современных западных исследователей феномена Российской империи, в результате полемики с традиционной историографией, сформировалось стремление вообще отвергнуть сравнение России с европейскими моделями как средства измерения ее развития. Основанием для этого является утверждение о том, что сложная социальная жизнь Российской империи не исчерпывалась формальными институтами, свойственным Европе, и  сопровождалась глубокой антипатией к формальным и безличным правилам поведения. В то же время существовали структуры, неформальные по своему характеру, которые, в отличие от Запада, являлись существенным фактором интеграции и консенсуса. Группа историков под руководством Дж. Бербанк и Д. Рэнсела разворачивают исследовательскую оптику от распространенного негативного взгляда на историю дореволюционной России, подчеркивавшего неудачи в достижении европейских «образцов», на свидетельства богатства социальной, экономической и интеллектуальной жизни империи, на анализ причин и факторов её длительной истории. В частности, предлагается рассматривать Россию как такой вариант европейской империи, «которая гордилась космополитической элитой, многонациональной периферией и собственным разнообразием» (Ransel, 1998: 22). Наряду с определением модели и основных признаков Российской империи по-прежнему одним из направлений историографии остаётся изучение способов её образования. В мировой историографии отдаётся должное историкам, которые начали это обсуждение ещё в XVIII – XIX вв. (А.И. Манкиев, П.И. Рычков, М.М. Щербатов, Н.М. Карамзин, М.П. Погодин, И.В. Нехачин, К.Ф. Фукс, М.С. Рыбушкин, А.И. Артемьев, Д.И. Иловайский, А.П. Щапов, Н.И. Костомаров, С.М. Соловьев и др.). Они изначально  стремились раскрывать черты «принудительности» и «добровольности» процесса присоединения. Так, С.М. Соловьёв и М.П. Погодин именно в способах основания государства (мирно, насильственно) видели отличие русской истории от  западноевропейской. С.М. Соловьёв ввёл понятие колонизации в схему исторического процесса, чтобы по-новому осмыслить вопрос о характере присоединения народов Среднего Поволжья к Русскому государству (Соловьёв, 1960: 456). В этом же русле размышляли С.Ф. Платонов, рассматривавший специально историю присоединения Казанского ханства, и И.М. Покровский, раскрывавший роль монастырской колонизации (Платонов, 1902: 32).

Одновременно возникла и противоположная точка зрения на процесс присоединения. Первый чувашский профессор Н.В. Никольский считал, что если говорить о присоединении народов Поволжья к России, то оно не было результатом вторжения русских войск, а являлось органически подготовленным долголетним периодом отношений русских, к примеру, с чувашами, роста русского влияния, большей симпатией к Москве, чем к нагаям и крымцам (Никольский, 1919: 12). Так впервые появляется описание варианта добровольного вхождения в состав Русского государства.

В советской исторической среде время от времени также возникало стремление преодолеть однотипную интерпретацию исторически сложных актов присоединения к России, особенно добровольного способа. В 1950 г. историк Н.В. Устюгов рассмотрел правомерность характера данного способа применительно к кочевым обществам, которые по давней традиции своё присоединение к какому-либо государству (ханству) рассматривали не как окончательное принятие подданства, т.е. на века, навсегда, а как выбор сюзерена. Была выдвинута идея, согласно которой «добровольное» присоединение к Русскому государству, к примеру, башкирами воспринималось как «добровольный выбор сюзерена», или «осуществление на добровольных условиях права «свободного вассалитета» (Устюгов, 1950: 5). Поэтому они были обязаны своему сюзерену добровольной службой и уплатой подати (ясака). В то же время они исходили из древнего степного «права отъезда» от своего господина, если вассалитет был установлен не в результате добровольного признания, а вследствие завоевания (Усманов, 1960: 22).

Следует отметить, что аналогичный юридический принцип действовал и в древнерусском обществе до того, как не было образовано централизованное Московское государство. Примерно к 80-м годам XV в., как отмечал Л.В. Черепнин, русские «бояре и слуги вольные потеряли право «отъезда» от великих князей» (Черепнин, 1960: 7). Следовательно, добровольная зависимость была предпочтительнее вассалитета, установленного военным путем, так как свободное волеизъявление давало право на самостоятельный уход от сюзерена при условии нарушения им договорных отношений.

На идею Устюгова, которая открывала определенные перспективы для понимания политики кочевых обществ, учёные обратили серьезное внимание только спустя десятилетия. До этого она, по существу, была проигнорирована, во многом потому, что Устюгов увязывал свои доказательства с оценкой ряда башкирских восстаний как реакционных и антирусских.

В конце 1980-х годов вопрос о способах присоединения к России вновь оказался в центре внимания историков, в том числе о добровольности как историческом явлении, которое в прошлом имело различное объективное содержание. Грань между пониманием добровольного и вынужденного подданства, по его мнению, должна рассматриваться с точки зрения конкретных исторических этапов и временных условий, а также синтеза материалов на трёх основных уровнях: субрегиональном, региональном и общероссийском. В качестве предварительного соображения, требующего конкретных исследований, С.Г. Агаджанов предложил модель присоединения, которая  включает в себя три основных типа: мирный, военный и колонизационный. Каждый из них, в свою очередь, можно подразделить на несколько подгрупп или подтипов (Агаджанов, 1995: 10).

Первая из выделяемых категорий включает в себя такие события, как воссоединение близких по происхождению народов в ходе восстания против иноземного засилья, добровольное присоединение на базе волеизъявления от имени правящей династии, представителей господствующего класса, либо народных собраний. В эту подгруппу вписываются также сложные процессы, связанные с освободительной борьбой на почве национально-религиозного и социального гнёта.

В особый подтип выделяются характерные для феодального этапа присоединения отношения зависимости, которые традиционно историками обозначались терминами «подданство», «холопство», «покровительство» и «протекция». В позднесредневековую эпоху это выражалось в установлении сюзеренитета русских царей в различных вариантах. Чаще всего вассалы уплачивали дань, несли военную службу, оказывали помощь в случае вражеских нападений. Сюзеренитет оформлялся специальной жалованной грамотой, присягой на верность (шерт), назначением содержания вассалам и выдачей заложников (аманатов). В отличие от западноевропейских стран по древнерусской традиции вассалитет, как правило, был одноступенчатым, но в реальности могло существовать двойное и тройное подданство. Практиковалось и ограничение суверенитета с установлением контроля над внешней политикой вассалов. Имело место и частичное вмешательство в административное управление путём назначения сборщиков налогов (ясачников).

Сущность второй формы выражалась в прямых территориальных захватах, осуществлявшихся в результате конфликтов и войн. Процесс завершался включением соседних регионов в политическую систему Российской империи. Однако интеграция в общую административно-территориальную структуру происходила далеко не одинаковыми путями. В одних случаях имело место включение в сложившуюся общегосударственную систему, в других сохранялись элементы автономности.

В отдельный тип С.Г. Агаджанов предложил выделить немногочисленные случаи установления протектората в ходе дипломатических акций и военных кампаний. Обычно при этом присоединённая территория утрачивала внешнеполитический суверенитет, но сохраняла собственный контроль в области внутренней политики. К этой группе можно отнести и международные договоры, заключенные при разделе территорий и после окончания войн с сопредельными государствами.

Наконец, третья форма объединяет в себе различные виды колонизационного движения, имевшего свои формационные и историко-региональные особенности. Наиболее распространенным видом миграции были народные, главным образом крестьянские, казачьи, а также правительственные, организованные переселения. Отдельную подгруппу составляют характерные для феодализма монастырская и помещичья колонизация, а также так называемые «вольные экспедиции», сыгравшие важную роль в освоении северных и дальневосточных регионов (Агаджанов, 1995: 11).

Как можно видеть, в предложенной типологизации используется и формационный подход. Но даже при его использовании очень трудно чётко классифицировать пути вхождения народов в процессе образования Российской империи, поскольку надо учитывать различные смешанные виды и их сочетания. Таким образом, очевидны затруднения, которые создаёт традиционная терминология. Основные понятия, которыми оперируют разные авторы, сводятся к следующим: воссоединение, добровольное присоединение, вхождение, завоевание.

Известные расхождения в определении особенностей Российской империи существует и среди профессиональных историков. А.В. Левандовский, описывая процесс поглощения новых территорий, населенных различными этносами, что сопровождалось последовательным политико-административным их освоением, а затем складыванием централизованной империи, «подчинявшей сопредельные земли строго иерархично, от микроцентров власти к ее макроцентру», считает, что инстинкт, а не расчет двигал этим процессом. Сравнивая Российскую империю с Британской, давшей пример техники завоевания, Левандовский утверждает, что Русская империя «развивалась на органике, потому и была так устойчива, пластична» (Родина, 1995: 100).

По мнению В.С. Ерасова, государство выступало как носитель наиболее универсального принципа, объединяющего разноликий конгломерат социальных и культурных структур. Только государство могло выходить за локальные пределы, соединяя в себе Запад и Восток, Север и Юг на огромном пространстве от Варшавы до Калифорнии, а затем Чукотки и Кушки, обеспечивая несомненное единство пространства и населения в политическом, административном, а в определенной степени и хозяйственном планах. Империя была более универсальной, чем ее официальная религия и культура. В своей статье «Выбор России в евразийском пространстве» Ерасов пишет: «Именно степенью универсальности Российская империя отличалась от других подобных ей имперских образований того времени, что делало ее и в самом деле продолжением и подобием первого и второго Римов, придавало ей такой огромный масштаб и длительную устойчивость, несмотря на то, что XIX век все больше обнаруживал ее хозяйственную и военную слабость» (Ерасов, 1994: 48).

В подходе к определению модели Российской империи, её «теоремы» историки Т.А. Филиппова и Д.А. Олейников предлагают видеть в империи не цель, но инструмент или форму: «В России возник прецедент: историческое бытие двух разных империй, сменивших друг друга на одном геополитическом пространстве – Россию и СССР. Империя осталась, а государственность сменилась. Не говорит ли это о том, что модель империи возникает явочным порядком, уже потом... Империю – как Империю – «специально» никто не строит, тем более по заранее известному плану. Это сейчас, бросая взгляд назад, мы можем размышлять о закономерностях имперства. И главная такая закономерность – территориальное расширение за счет сильной центральной власти» (Филиппова, 1996: 98). Авторы полагают, что главным условием для империи стать Империей является правильный выбор момента и направления расширения имперского пространства. Не случайно смутные времена начала XVII в. стали расплатой за неудачную попытку расширения империи в западном направлении, а войны с Турцией – следствием устойчивого стремления увидеть крест на Святой Софии, объединяющий Европу и Азию (Филиппова, 99-102).

Отметим также стремление выводить основной признак Российской империи по миграции населения на её территории, в контексте «дискриминационной миграционной политики», когда складываются прочные традиции вытеснения «инородцев», «продвижения восточных славян в неславянские районы империи» и, как следствие, разделение страны на «европейско-восточнославянскую метрополию» и колонии, вообще специфическую территориальную организацию (Вишневский, 1998: 248).

В западной историографии наиболее полные развернутые формулировки мы находим у А. Каппелера. Он представляет Российскую империю как супернациональное государство, состоявшее из множества этносов, но при этом эта империя не может рассматриваться как национальная империя русского народа. Он также показывает, что для вовлечения в состав империи разных народов применялись не только чисто военные методы, но и дипломатические, в чем, строго говоря, не сомневались и русские дореволюционные историки. В зависимости от обстоятельств, на первый план выходили то мирные, то насильственные методы покорения (Каппелер, 1997: 213).

Р. Суни полагает, что в Российской империи метрополия была институтом политического господства, но отношения центр-периферия складывались не по этническому признаку (Суни, 2011: 8). В то же время вряд ли было бы правильным игнорировать этнический аспект во взаимоотношениях имперского центра и колонизируемой периферии. Периферия была заселена народами, находившимися на разной степени развития и различавшимся по своим этнокультурным характеристикам. Российская политика, осуществлявшая русскими чиновниками и русифицированными представителями местных элит, разнилась в зависимости от религиозно-культурных особенностей этноса, особенности его экономики и природных условий. Для Р. Суни отличительным признаком Российской империи являлся тот факт, что её правящие институты имели особый политический статус, идентифицировались с тем или иным классом. Носителями функции метрополии являлись императорская семья вместе с помещичьим дворянством и бюрократией. В этом отношении Российская империя не была этнически «русской» империей. Место господствующей национальности занимал многонациональный институт – дворянство. Р. Суни обращает также серьезное внимание на то, что реагируя на внешнеполитическую угрозу более могущественных новых национальных государств, имперские элиты способствовали переходу от империи «старого порядка» к «современной» империи, от полицентричной и дифференцированной политической системы, в которой регионы сохраняли отличные от центра правовые, экономические и даже политические структуры, к более централизованному и бюрократизированному государству, в котором государственными элитами проводилась политика унификации в отношении экономики, языка и культуры. В России конца XIX – начала XX в. монархия стала более «национальной», близкой к народу в собственном восприятии (Суни, 2011: 23).

Обсуждение. Многие исследователи, анализируя различные аспекты истории империй, обращали внимание на особенность Российской империи.  Понять, в чем они видят эту особенность, важно в контексте изучения истории казахского народа имперского периода. Итак, исследователи считают, что для понимания особенностей политики Российской империи важны сравнения с другими империями. Например, расширение территории для России они связывают не столько с поиском колоний как сырьевых придатков, сколько со стремлением выхода на естественные пограничные рубежи, а затем обеспечением геополитических интересов государства. Захват новых территорий, по их мнению, происходил не на значительных расстояниях от метрополий, а на своих границах в Закавказье, Центральной Азии, в Приамурье. Если для европейских стран был характерен протекторат, то для России – прямое управление окраинами, ассимиляцию окраин (Рибер, 2004:113). Идеи уникальности взаимодействия Российской империи – как метрополии и казахских земель – как колоний, мы находим в трудах русских исследователей второй половины XIX века, где авторы часто ставили вопрос: «что дало присоединение России, и что оно дало местному населению». Причем значительно чаще описывались факты улучшения качества жизни казахского народа после вхождения в состав Российской империи. «Русская власть, - писал в 1868 году И. Львов, - принесла в Среднюю Азию гарантию жизни и гарантию имущества, два драгоценнейших блага для человека, без которых немыслима разумная жизнь, блага почти невиданные в ханствах» (Львов, 1868: 173). По мнению Л.Ф. Костенко, Россия приобретает – «обилие сырых продуктов», «развитие торговли», «Средняя Азия может служить транзитом торговли России с востоком и югом Азии… наконец от прочного водворения в Средней Азии наше политическое влияние увеличится в Европе» (Костенко, 1890: 328). Для казахского населения, автор отмечает: прекращение родовых усобиц, рост грамотности, приобщение к европейской культуре и науке. Большое значение придается колонизации, которая «принесет существенную пользу тем, что, во первых даст возможность людям бедным занять привольные места, во вторых  русские своим примером возбудят охоту в туземцах к улучшению способов сельского хозяйства и промышленности, и в третьих для заводской и фабричной промышленности они доставят необходимые руки, пока туземные еще не могут быть пущены в ход» (Костенко, 1890: 328). В том же русле выдержаны оценки выгоды для России в работах А. Семенова, Ф. Щербины, Ф. Лобысевича, Н.Н. Балкашина, основные позиции которых включают следующее:

·  увеличение оборотов русской торговли

·  использование природных ресурсов завоеванного края;

·  использование территорий, как транзита между Европой и Азией;

·  развитие рынка сбыта русскихмануфактурных изделий

·  развитие коммуникационных связей;

·  свободные земли для переселения.

Так, в работе Ю.В. Кологривова «Русские владения в Средней Азии» подчеркивается, что «движение наше в Среднюю Азию, вызванное в начале необходимостью защиты от Азиатов, оказало большую услугу русской промышленности и торговле, сблизило нас с Китаем, открыло путь в Индию» (Кологривов, 1888: 35). В дореволюционной историографии активно проводилась мысль о том, что жители Казахстана и Средней Азии получили еще большую выгоду, по сравнению с Россией, и она по их мнению, состояла в:

·  отсутствии внешней угрозы;

·  прекращении родовых междоусобиц;

·  развитии торговли;

·  уменьшении податей и избавление от воинской повинности;

·  улучшении уровня жизни;

·  приобщении к европейской цивилизации.

Эти выводы лишний раз подчеркивают направленность материалов русских авторов на обоснование «цивилизаторской миссии» России и благ, которые она несла. Конечно же, утверждение о большей выгоде Казахстана не верно, и в первую очередь, потому что в результате присоединения к России казахи потеряли свою независимость и, не отрицая некоторые положительные изменения, перечисленные выше, нельзя рассуждать только о «благе». Но при этом встречались работы, которые поднимали вопрос о том, что при таком «благоденствии» закономерно было бы процветание жителей Казахстана и Средней Азии, однако этого не происходило Н.Л. Мордвинов в работе «Администрация у оседлых инородцев Туркестана» совершенно верно замечает: «казалось бы, что оседлое население должно быть если не богатым, то зажиточным… между тем наблюдаются явления, несомненно, свидетельствующие о том, благосостояние массы населения значительно ниже, чем следовало ожидать» (Мордвинов, 1899: 239). В более поздней своей работе тот же автор описывал негативную роль русских чиновников, обвиняя их в том, что они обучили чиновников из местных жителей основам взяточничества и вымогательства, тем самым, подорвав доверие к реформам. О. Шкапский в статье «Некоторые данные для освещения киргизского вопроса», отмечал: «Водворив мир в степи и прекратив в ней раздоры киргиз, а также кокандских и хивинских хищников, мы казалось, тем самым создали  все условия для мирного развития киргизского хозяйства, долженствующего увеличивать их экономическое благосостояние…однако, когда появились попытки разобраться в хозяйстве кочевника-киргиза, то они привели к совершенно обратному представлению о богатстве его» (Шкапский, 1897: 44). Причины этого автор видит в неудовлетворительной работе местной администрации и неготовности коренного населения к самоуправлению. Но, конечно, таких работ, которые критически подходили к анализу деятельности царской администрации были единицы. В основной своей массе, как мы уже отметили, работы русских авторов второй половины XIX века были направлены на оправдание  действий России.

Современные российские исследователи, рассматривая особенности структуры империй и классифицируя методы управления имперскими регионами отмечают что народы и государства не существуют вне исторического времени и географического пространства: «История народов и государств протекает не только под воздействием географической среды, она связана с их геополитическим положением, взаимоотношениями с соседствующими этносами и государствами…» (Паскачаев, 1997: 176). Исследователи выделяют геополитический фактор – как фактор исторического процесса. В монографии отмечается, что расовые и этнические особенности народов не помешали вовлечению их разноукладных социальных организмов в новую общность, сложившуюся в результате добровольных, вынужденных и насильственных присоединений. Авторы подчеркивают благоприятную в то время для расширения русского влияния обстановку на Кавказе и Средней Азии, эти территории представляли собой феодальные владения с наличием в них кровавых междоусобиц. «В ряде случаев вопрос стоял о выживании целых народов из-за угрозы нападения более сильных соседей. В этих условиях многие правители и население не только не оказывали сопротивления русскому проникновению, но и сами стремились перейти в русское подданство» (Паскачаев, 1007: 179). Заостряется внимание на том, что сущность «имперства» России не похожа на колониальные империи Запада, для подтверждения этому приводятся следующие аргументы: «Ни один народ российских окраин не исчез с лица земли под русским владычеством…В России же практически стирались различие между завоевателями и завоеванными» (Паскачаев, 1997: 179), чего не наблюдалось ни в одной колониальной державе. С этим доводом мы абсолютно не согласны, потому что, во-первых, народы вошли в состав Российской империи разными путями. Во-вторых, физическое истребление целых народов не наблюдалось, но мы видим, как сейчас на современном этапе почти исчезла культура и язык северных малых народов России, исчезает и их традиционное хозяйство. Политика русификации в отношении казахского народа, начатая царской администрацией и продолженная после Октября 1917 года, едва не привела к потере родного языка, с последствиями которой мы сталкиваемся сегодня. В третьих, территория самого Российского государства была большая, а плотность населения низкая, поэтому, когда остро стал вопрос нехватки плодородной земли, российское правительство обратило внимание на свои колонии. Как известно, царизм, проводя переселенческую политику, забирал у казахов наиболее плодородные земли, вынуждая коренное население мигрировать и ломать традиционную структуру хозяйства. Мы можем только предполагать, какова бы была политика царизма, если бы завоеванная территория была бы густозаселенной.

В данной статье встречается еще одна тенденция, имевшая место в дореволюционных работах, что Россия, присоединив преимущественно экономически слабо развитые районы, не могла извлечь существенных хозяйственных выгод. Обоснование этого дается на примере Средней Азии:

·  регион не служил для России сырьевой базой, в том числе хлопковой, так как в метрополию в основном везли ткани, фрукты и предметы роскоши;

·  регион не сразу стал рынком сбыта российских товаров из-за отсутствия удобных путей сообщения;

·  в начале царизм вынуждено сдерживал колонизацию из-за отсутствия достаточного количества орошаемых земель;

·  финансовые и материальные затраты по освоению региона, легли тяжким бременем на экономику России.

Авторы ставят вопрос: «Что же толкало Россию в эти отдаленные районы? Мы уже видели, что отчасти это был стихийный процесс. Вместе с тем Россия получала некоторые выгоды геополитического, военно-стратегического характера» (Паскачаев, 1997: 179), но доминирующими считаются политические причины.

Российский историк В.В. Стольников считает, что включение в состав Российской империи территории Казахстана не имело для нее существенного стратегического или экономического значения. Он пишет, что «среди причин российского активного освоения сопредельных территорий приоритетное место занимали не столько экономические интересы, сколько геополитические и военно-стратегические задачи, выдвигаемые временем». (Стольников, 2006:3) Царское правительство стремилось не допустить создания на своих границах каких либо военно-политических образований, которые могли бы совершать набеги на имперскую территорию, а в дальнейшем – стать союзником Китая, Ирана или Турции. Но в позднее, новоприобретенные территории становились транзитом российских торговых путей в Среднюю Азию. Отмечено, что после крестьянской реформы 1861 года и роста земельного голода в Центральной России, казахские земли становились «важной отдушиной»  для российской экономики.

Американский историк М. Ходарковский посвятил ряд своих работ вопросу о национальных интересах Российской империи (Khodarkovsky, 1999: 210). Он полагает, что основное различие между колониальной политикой России в регионе и колониальной политикой других европейских держав заключалось в том, что  основным и постоянно действующим стимулом экспансии России были геополитические интересы государства, в то время как колониальная политика европейских стран как в Северной и Южной Америке, так и в Азии была продиктована преимущественно экономическими соображениями. Экономический интерес России связан с желанием поставить под свой контроль пути караванной торговли с Востоком. С середины XIX века, вследствие развития русской текстильной промышленности, потребовался среднеазиатский хлопок, а после отмены крепостного права в 1861 году для крестьянского населения – плодородные казахские земли. Только в конце XIX века, в связи с началом процесса капиталистической индустриализации, оказались востребованными месторождения сырья и энергоносителей на территории Казахстана.

Результатыисследования. Российская империя относится к смешанному и континентальному типу империй, но при этом не является национальной империей русского народа. В ней господствовало многонациональное дворянство, возглавлявшего процесс перехода от традиционной и полицентричной империи к централизованному и бюрократическому государству, проводящему политику унификации во всех сферах общественной жизни. Анализ способов и основных хронологических этапов присоединения разных народов к России показывает, что не соответствуют действительности попытки представлять процесс складывания Российской империи исключительно с помощью завоеваний. Однако, как нам представляется, анти-исторично сводить процесс и к добровольному присоединению. Для принятия решения о добровольном присоединении необходимы были  серьезные внешнеполитические причины или кризисные явления во внутренней жизни того или иного народа, достаточно высокая степень общественно-политического и экономического развития. Но даже этот акт, подготовленный объективно создавшейся ситуацией, не всегда означает единогласия всех социальных групп общества. Добровольное присоединение,  как справедливо подчеркивает В.Л. Егоров, предполагает со стороны народа, принявшего такое решение, прежде всего, ожидания от этого акта обязательных положительных результатов, защиты от возможной агрессии или ассимиляции, экономической помощи, культурного и духовного единства (Егоров, 1997: 17). Оказание ощутимой поддержки по всем этим пунктам возможно лишь со стороны государства с сильной центральной властью. Только в этом случае возникает заинтересованность определённого народа в покровительстве со стороны сильной державы, и только в этом случае военные силы, не распыляемые на внутренние распри, могут быть использованы для защиты новых территорий и охраны расширяющихся границ. Увязывая характер присоединения и добровольность выбора с кризисом в конкретном обществе, с ожидаемыми результатами от присоединения, можно глубже понять способы генезиса Российской империи. Этому способствует одновременно не замыкание исследования  анализом истории присоединения одного отдельно взятого этноса, а всесторонний учёт исторической обстановки в многоэтническом регионе.

Заключение.Проделанный нами анализ современного состояния историографии по поводу феномена Российской империи свидетельствует, в первую очередь, о том, что остаётся открытым вопрос представляла ли собой Россия целостную геополитическую систему, органично сцементированную, или это было грандиозное искусственное образование, удерживаемое как целое мощью государственной машины. Процессы завоевания, инкорпорации и ассимиляции свидетельствуют о колонизаторской роли России и колониальном правлении в Российской империи. Этому соответствовали административные институты и механизмы распространения власти центра на пограничные территории. В то же время Российской империи был свойственен «правовой плюрализм» в осуществлении законности и «недоуправляемость», о чём свидетельствует недостаточность чиновников в регионах. Национальная политика являлась внутренне противоречивой, подчиненной в основном поддержанию безопасности в империи. Русификация и ассимиляция означали навязывание единого образа жизни по всей империи, хотя внешне выглядели как меры по достижению стабильности. В то же время в Российской империи существовали условия для развития национальных культур, административных и религиозных институтов. Таким образом, можно сделать вывод о том, что идея об уникальности Российской империи, в контексте формирования и методов управления, сохраняют свою актуальность для российских и западных исследователей.

Список литературы и источников:

Агаджанов С.Г. Российское многонациональное государство: формирование и пути исторического развития // История и историки. Отв. ред. И.Д. Ковальченко. – М., 1995. – С. 497.

Вишневский А. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. – М., 1998. – С. 248-258.

Егоров В.Л. Начало российского многонационального государства // История и историки. – Москва, 1990. – С. 17.

Ерасов В.С. Выбор России в евразийском пространстве // Цивилизации и культуры. Вып. 1. – М., 1994. – С. 48.

Каппелер А. Россия – многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. Пер. с нем. – М., 1997. – С. 213.

Кологривов  Ю.В. Русские владения  в Средней Азии. – СПб.,1888. – С- 38.

Костенко Л.Ф. Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности.СПб, 1890.- ХIII. С- 328.

Львов И. Завоевание Туркестана // Русский вестник,1868.№7. – С. 173.

Мордвинов Н.Л. Администрация оседлых инородцев Туркестана // Русскийвестник. – 1899. – №7. – С. 239.

Никольский Н.В. Краткий конспект по этнографии чуваш. – Казань, 1919.

Паскачаев А.Б. Национальная политика  России:История и современность.– Москва, 1997. – С. 176.

Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. 10-е изд. Пг., 1917; Покровский И.М. К истории казанских монастырей до 1764 года. – Казань, 1902.

Рибер A. Сравнивая континентальные империи //Российская империя в сравнительной перспективе. Сб.статей, – М., 2004. С. 113.

Родина. 1995. – №2. – С. 100.

Савельев А. Приглашение к разговору // Неизбежность империи. – М., 1996. – 120 с.

 Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. – М., 1960. Кн. 1. – С. 60-62.

Стольников В.В. Разработка и реализация политики Российской империи вотношении национальных окраин в XVI-XVIII вв. Дисс. канд. исторических. наук. – М., 2005. – С. 3.

Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, «национальное самосознание» и теория империй // Ab Imperio (Казань). 2001. – № 1-2. – С. 425.

Усманов А.Н. Присоединение Башкирии к Русскому государству. – Уфа, 1960. – С. 22.

Устюгов Н.В. Башкирское восстание 1737 – 1739 гг. – М.-Л., 1950. – С. 5-7.

Филиппова Т., Олейников Д. Теоремы империи // Неизбежность империи. – М., 1996. С. 98., 99-102.

Черепнин Л.В. Образование Русского центрального государства в XIV – XV вв. – М., 1960. – С. 7.

Шкапский О. Некоторые  данные для освещения киргизского вопроса. //Русская мысль. – 1897. – № 7. – С. 44.

Becker S. Russia and the concept of empire // Ab imperio Казань. 2000. – №3-4. – S. 336.

Imperial Russia: New histories for the empire / Ed. by J. Burbank, D. Ransel. Bloomington, 1998. P. XXII.

Hosking G. Russia. People and empire. London, 1997. P. 7-11.

Rieber А. From reform to impere: Russia «new» political history // Kritika Bloomington. 2001. Vol. 2. No 2. – P. 118.

Khodarkovsky M. Where two worlds met. The Russian state and Kalmak nomads, 1600-1771. Ithaca, 1992; Idem . Russia’s Steppe Frontier. The Making Colonial Empire, 1500-1800. Bloomington, 2002; Вкоролевствекривыхзеркал (ОсновыроссийскойполитикинаСеверномКавказедозавоевательныхвойн XIX в.)// ЧечняиРоссия: обществаигосударства. – М., 1999. – 210 с.

References:

Agadzhanov S.G. Rossijskoe mnogonacional'noe gosudarstvo: formirovanie i puti istoricheskogo razvitija [Russian multiethnic state: formation and ways of historical development]// Istorija i istoriki. Otv. red. I.D. Koval'chenko. – M., 1995. – S. 497.

Vishnevskij A. Serp i rubl': konservativnaja modernizacija v SSSR [Sickle and the ruble: conservative modernization in the USSR]. – M., 1998. – S. 248-258.

Egorov V.L. Nachalo rossijskogo mnogonacional'nogo gosudarstva [The beginning of the Russian multi=ethnic state]// Istorija i istoriki. – Moskva, 1990. – S. 17.

Erasov V.S. Vybor Rossii v evrazijskom prostranstve [The choice of Russia in the Eurasian space]// Civilizacii i kul'tury. Vyp. 1. – M., 1994. – S. 48.

Kappeler A. Rossija – mnogonacional'naja imperija. Vozniknovenie. Istorija. Raspad [Russia - a multinational empire. Occurrence. Story. Decay]. Per. s nem. – M., 1997. – S. 213.

Kologrivov  Ju.V. Russkie vladenija  v Srednej Azii [Russian possessions in Central Asia]. – SPb.,1888. – S- 38.

Kostenko L.F. Srednjaja Azija i vodvorenie v nej russkoj grazhdanstvennosti [Central Asia and the introduction of Russian citizenship in it]. SPb, 1890.- HIII. S- 328.

L'vov I. Zavoevanie Turkestana [The Conquest of Turkestan]// Russkij vestnik,1868.№7. – S. 173.

Mordvinov N.L. Administracija osedlyh inorodcev Turkestana  [Administration of settled foreigners of Turkestan]// Russkijvestnik. – 1899. – №7. – S. 239.

Nikol'skij N.V. Kratkij konspekt po jetnografii Chuvash [A short summary on the ethnography of the Chuvash] – Kazan', 1919.

Paskachaev A.B. Nacional'naja politika  Rossii: Istorija i sovremennost' [National Policy of Russia: History and Present]. – Moskva, 1997. – S. 176.

Platonov S.F. Lekcii po russkoj istorii [Lectures on Russian history]. 10-e izd. Pg., 1917; Pokrovskij I.M. K istorii kazanskih monastyrej do 1764 goda [To the history of Kazan monasteries until 1764]. – Kazan', 1902.

Riber A.  Sravnivaja kontinental'nye imperii [Comparing Continental Empires]//Rossijskaja imperija v sravnitel'noj perspektive. Sb.statej, – M., 2004. S. 113.

Rodina. 1995. – №2. – S. 100.

Savel'ev A. Priglashenie k razgovoru // Neizbezhnost' imperii. [Invitation to talk // Inevitability of the empire] – M., 1996. – 120 s

Solov'jov S.M. Istorija Rossii s drevnejshih vremjon.  [The history of Russia since ancient times]– M., 1960. Kn. 1. – s. 60-62.  

Stol'nikov V.V. Razrabotka i realizacija politiki Rossijskoj imperii votnoshenii nacional'nyh okrain v XVI-XVIII vv. [Development and implementation of the policy of the Russian Empire in regarding national suburbs in the XVI-XVIII centuries]Diss. kand. istoricheskih. nauk. – M., 2005. – S. 3.

Suni R. Imperija kak ona est': imperskaja Rossija, «nacional'noe samosoznanie» i teorija imperij  [The Empire as It Is: Imperial Russia, «National self-awareness»and the theory of empires]// Ab Imperio (Kazan'). 2001. – № 1-2. – S. 425.

Usmanov A.N. Prisoedinenie Bashkirii k Russkomu gosudarstvu [Joining Bashkiria to the Russian state]. – Ufa, 1960. – S. 22.

Ustjugov N.V. Bashkirskoe vosstanie 1737 – 1739 gg. [Bashkir uprising of 1737 - 1739] – M.-L., 1950. – S. 5-7.

Filippova T., Olejnikov D. Teoremy imperii [Theorems of the empire]// Neizbezhnost' imperii. – M., 1996. S. 98., 99-102.

Cherepnin L.V. Obrazovanie Russkogo central'nogo gosudarstva v XIV – XV vv [The formation of the Russian central state in the XIV – XV centuries]. – M., 1960. – S. 7.

Shkapskij O. Nekotorye  dannye dlja osveshhenija kirgizskogo voprosa [Some data to cover the Kirghiz issue] //Russkaja mysl'. – 1897. – № 7. – S. 44.

Becker S. Russia and the concept of empire // Ab imperio Kazan'. 2000. – №3-4. – S. 336.

Imperial Russia: New histories for the empire / Ed. by J. Burbank, D. Ransel. Bloomington, 1998. P. XXII

Hosking G. Russia. People and empire. London, 1997. P. 7-11.

Khodarkovsky M. Where two worlds met. The Russian state and Kalmak nomads, 1600-1771. Ithaca, 1992; Idem . Russia’s Steppe Frontier. The Making Colonial Empire, 1500-1800. Bloomington, 2002; V korolevstve krivyh zerkal (Osnovy rossijskoj politiki na Severnom Kavkaze do zavoevatel'nyh vojn XIX v.)// Chechnja i Rossija: obshhestva i gosudarstva. – M., 1999. – 210 s.

ҒТАХР03.20.00

РЕСЕЙ ИМПЕРИЯСЫНЫҢ САЯСАТЫ АЯСЫНДАҒЫ МЕТРОПОЛИЯ МЕН КОЛОНИЯНЫҢ АРАҚАТЫНАСЫ

А.М. Абдилдабекова¹, Э.Т. Телеуова², К.К. Кабдолдина³.

¹Т.ғ.к., доцент, ²т.ғ.к., доцент, ³Магистр. Әл-Фараби атындағы ҚазҰУ.

Аңдатпа. Империя тарихын зерттеу өзінің маңыздылығын сақтап отыр. Зерттеушілер империялық мемлекеттердің құрылуының ортақ белгілерін анықтауға, орталық пен периферияның арақатанысын, ұлттық-этникалық, конфессиялық мәселелелерді, «империялық ойлау» сұрақтарына жауап іздеуде. Оның ішінде «Ресей империясының феномені», құрылуы және колонияны басқару мәселесі жиі көтеріледі. Мақалада Ресей империясының отарлау саясатындағы ерекшелігі экономикалық мүддесінде «классикалық империялармен» салыстырғанда «жұмсақ саясатты» ұстануы туралы зерттеушілердің көзқарастары мен еңбектері талданды. Ресей империясы саясатының Қазақстанға қатысты ерекшеліктерін жан-жақты түсіну үшін, ең алдымен, империяның жалпы мәселелерін, оның дефинициясы мен белгілерін, типологиясын, қалыптасу, даму және ыдырау кезеңдерін зерттеудің қазіргі жағдайын түсіну қажет. Империялар қандай сипатта қалыптасты, қандай ғылыми мектептер мен методологиялар аясында зерттелді, бұл бағытта тарихшылар ғана емес, философтар, әлеуметтанушылар, саясаттанушылар мен мәдениеттанушылар да қандай үлес қосқанын түсіну маңызды. Әр түрлі ғылыми мектептердің зерттеулерінде осы проблемалар талданып, империялардың қалапытасуы, дамуы, әлсіруі және күйреуінің заңдылықытарының ортақтығы мен ерекшіліктерін ашты. Бірақ империяға қатысты нақты қабылданған анықтамасы қалыптасқан жоқ. Дегенмен, ұзақ пікірталастардың нәтижесінде ғалымдар көрсетуі бойынша империя негізінен әскери жолмен қосылған және күшпен толық немесе ішінара бағыну аясында ұстап тұратын аумақтар мен халықтарды қамтитын үлкен көлемдегі мемлекеттік құрылым болып табылады.

Түйін сөздер: геосаясат, империя, колония, метрополия, саясат, экономика, феномен, орталық, периферия, басқару.

IRSTI: 03.20.00

RELATIONS BETWEEN THE MOTHER COUNTRY AND THE COLONY IN THE CONTEXT OF THE POLICY OF THE RUSSIAN EMPIRE

Abdildabekova Aigul Mukhtarovna¹, Teleuova Elmira Teshebaevna², Kabdoldina Kerim Kuanyshkyzy³.

¹Candidate of Historical Sciences, Associate Professor of al-Farabi KazNU, Kazakhstan,  Almaty.

²Candidate of Historical Sciences,Associate Professor of al-Farabi KazNU, Kazakhstan,  Almaty.

³Master’s degree,  Department of History of Kazakhstan, al-Farabi KazNU, Kazakhstan,  Almaty.

Abstract. Studying the history of empires remains valid. Researchers are trying to identify common trends shaping imperial states, relations between the center and the periphery, national-ethnic and religious issues, questions of “imperial thinking”, etc. At the same time, often raised the issue of «the phenomenon of the Russian Empire», which is in the way of education and methods of control colonies. The article analyzes the work in which researchers argue in favor of the uniqueness of the Russian Empire, from the point of view of «soft policy» of economic exploitation, unlike other “classical empires”. For a comprehensive understanding of the specifics of the policy of the Russian Empire in relation to Kazakhstan, it is necessary, first of all, to understand the current state of studying the General problems of the Empire, its definitions and features, typology, stages of formation, development and collapse. It is important to understand what logic, within the framework of which scientific schools and methodologies empires were interpreted, what contribution to this process was made not only by historians, but also by philosophers, sociologists, political scientists and cultural scientists.There are various schools of study of this problem, which analyze the patterns of the formation of empires, their expansion, flourishing, decline and death. However, there is no generally accepted definition of Empire. However, as a result of long discussions, scholars are more or less United in the view that an Empire is a state entity of a fairly large size, which includes territories and peoples as constituent parts, usually annexed by military means and held in full or partial subjection by force.