В первой половине I тыс. н.э. на территории Центральной Азии начинают господствовать раннетюркские и древнемонгольские племена. На территории Северного, Центрального, Восточного Казахстана, Южной Сибири, Западной Монголии и в Северо-Западном Китае первенство принадлежало раннетюркским племенам – огурам, известных из китайских хрониках как телэ, гяньгуням, позднехуннским племенам – юэбань, хэлянь и др.[1, с. 321-335]. В Центральной, Восточной Монголии и Северном Китае доминировали племена «дунхуской» группы, в своей основе являвшиеся носителями монгольских языков (исследователями не исключается, что некоторые из них были тюрками, маньчжурами и др.) – сяньби, ухуань, жужань, тоба, муюн и др. В Западном, Южном Казахстане и в Средней Азии продолжали обитать потомки сармато-аланских кочевников, однако очевидно, что во многом чересполосное с ранними тюрками [2;3, с. 112-115].

В древнеуйгурском руническом памятнике VIII века – тесинской стеле, присутствуют строки, которые характеризуют политическую ситуацию в степи в период IV-VI вв. Отмечая его, как время правления «мудрых и великих каганов», автор Тесинской надписи уточняет, что правили они «тысячью своих элей» [4, с. 32-33]. Автор рунического текста говорит о множестве кочевых объединений, что соответственно свидетельствует о разнообразии аристократических кланов, которые занимали высокий социополитический статус внутри кочевых группировок. Это же соответствует описанию владений не только предков уйгуров в лице теле, но и других кочевых племен.

Множественность кочевых элит порождало особые формы противостояния, которые заключались не только в военном противостояние, но так же в идеологическом. Элита претендовала на более знатное, чем другие части кочевых социумов, происхождение, а так же на большую знатность относительно других аристократических групп. Данные процессы порождали элиту кочевников искать специфические инструменты в рамках политической культуры для решения имеющихся вызовов. Подобными инструментами были специфические символы власти. Анализ данных инструментов представляет интерес для реконструкции мировоззрения и политической культуры кочевых народов переходного от ранних кочевников к ранним тюркам времени.

Властная символика кочевников поздней древности охватывала весь социокультурный background и включала в себя по мимо предметов материальной культуры и титулов, тамги, генеалогические легенды, манипуляции с человеческим телом.

В качестве основных объектов исследования выбраны – тамги, генеалогические легенды, манипуляции с человеческим телом.

Тамги. Институтом внешнего оформления верховной власти в любом сложноорганизованном сообществе, от вождеств до государств, являются его основные символы: герб, флаг и печать. Посредством данных знаковых систем власть наглядно демонстрирует свою идентичность, ценности, политические цели. К подобным символам можно отнести важные составляющие политической культуры древности и средневековья, специальные знаковые системы. Подобной системой, которая существовала на всех этапах существования кочевой культуры, была тамговая. Процессы формирования тамг, как знаков власти, проходили в разных регионах Центральной Азии неодинаково, что определялось совокупностью специфических факторов развития естественно-географического, культурно-исторического и геополитического характера. Соответственно, данные процессы имели в разных сообществах региона на разных хронологических отрезках определенные культурные особенности и различия, оставаясь в рамках общей кочевой цивилизационной парадигмы. Одной из главных функций тамг в культуре кочевников, выделяемой исследователями, посвятившими работы данной проблематике, является обозначение прав собственности [5, с. 75-86].

Наиболее исследованными в плане семантики, ареалов распространения и др. являются тамги сармато-аланских племен. Как считают специалисты, наиболее вероятно сармато-аланские тамги появляются в Европейской Сарматии с группами мигрантов с востока – южных регионов Центральной Азии или в некоторых случаях из Южной Сибири или Монголии. При этом наиболее значимым представляется регион Южного Казахстана и Средней Азии, как территория, где существовала многовековая традиция использования тамгообразных знаков [5, с. 75-86].

На территории Казахстана тамги гунно-сарматского времени встречаются в его Центральных регионах, в скоплении на отдельно лежавших каменных плитах святилищ – Мингурюк, на отдельных скалах – Калмак-Кырган (вероятно на вассальных от кангюйцев землях), а так же в предгорьях Кыргызского Алатау в Меркенском районе Жамбылской области, в храме-святилища Байте-3, на плите в урочище Карлыбас на Мангышлаке [6; 7, с.114-121; 8, с. 295-315].

На востоке кочевого ареала интерес представляют знаки, принадлежащие таштыкской культуре (II-V вв.) на территории Хакасии. Эта культура синхронна со временем активного распространения тамг у сармато-аланских племен. Среди «энциклопедий» следует отметить тамги на одном из двух менгиров из песчаника высотой до 3 м, образующих так называемые «ворота» в восточной части Саблыкской котловины – предполагаемом «пантеоне» тагарских «царей». Ворота датируются таштыкским периодом. Не менее интересны два менгира из ограды Большого Анхаковского кургана, на одной из граней каждой плиты изображено не менее 5-6 различных знаков имеющих аналогии в Сарматии. В частности, знак Фарзоя – классический боспорский «триденс», а на другой плите – знаки, идентичные известным тамгам Кубани, Правобережной Украины и Боспора [9, с.88-92].

Ко времени существования таштыкской культуры относятся изображения тамгообразных на крупах коней с деревянных плакеток, извлеченных при раскопках из таштыкского склепа Тепсей III. Подобные знаки известны в петроглифах местонахождений Суханиха, Подкамень, Ошколь, Тус и др. Известны изображения коней с тамгами на крупах на расположенных рядом Оглахтах. Помимо изображений на плакетках, среди Тепсейских материалов таштыкской эпохи тамги встречены на астрагалах косули с просверленными отверстиями. На астрагалах изображались перекрещенные круги, ромбы, схематические изображения птиц и пр. [9, с.88-92].

Вгунно-сарматское время на Алтае известно скопление у Калгутинского рудника со знаками, почти во всех случаях имеющими аналогии с тамгами Средней Азии и Сарматии. Данным тамгам по стилистике близки серии тамг с р. Цаган-гол в Юго-Западной Монголии, имеющих прямые параллели в царских тамгах сарматов, Боспора и Хорезма. Возможно данные тамги датируются более поздним временем и связаны с миграциями предтюркского времени групп кочевников из Средней Азии в Южную Сибирь и оказавших широкое влияние на оформление культурных особенностей раннетюркских племен эпохи Первого Тюркского каганата [10, с. 461-469].

На территории Монголии обширные скопления тамг и тамгообразных знаков периода ранних кочевников и хуннского времени известны на горе Тэбш, в Бикчите, Тайхар-Чулуне, Аршаан-шаде и ряде других пунктов. По мнению исследователей, основная часть принадлежит собственно хуннам [11, c. 105-106].

В несколько более поздних источниках, посвященных тюркоязычным народам, у последних в отличие от документируемых материалов по иранским этносам, кроме клановых знаков широко использовалась тамга всего племени или всего государства, заменявшая государственную печать. В тюркских каганатах существовали специальные должности тамгаханов – хранителей таких тамг (от одного до трех чиновников) [11, с. 42]. Только у тюрков (и позже - у культурно тесно связанных с ними монголов) документируется специфическая практика, когда верховный правитель назначал тамгу племенам и различным знатным кланам. Так поступали легендарный предок ряда тюркских племен Огуз-каган и, по данным Рашид ад-Дина, другой эпический правитель - Кун-хан, сын Узун-хана [12, с. 64].

Тамги использовались кочевниками Центральной Азии во все периоды существования кочевого образа жизни. Сфера их применения достаточно широка. Важно отметить, что тамги использовались как символы на разных уровнях социальной иерархии кочевого общества. От рядовых кочевников до военно-дружинной и жреческой элиты. При этом тамги элиты безусловно выступали символами обладания, аристократическим родом или отдельным индивидуумом, права на власть над скотом, территорией, людьми или государством. Тамги элиты использовались кочевниками более низкого социального статуса в качестве знака подчинения. Тамги, переданные от обладателя власти в обществе другому индивидууму или группе легитимировали последних во властной структуре социума и наделяли властью.

Шежире. Генеалогические легенды и предания вызывают особый интерес в исследовании проблем этнической и политической истории древних народов. Данный тип легенд входил в состав политической мифологии, которая как и любая мифология, состояла из отдельных сюжетных единиц.Именно последние представляли собой специфические символы власти реализовавшие свою функцию в рамках традиционной культуры и представлений кочевых народов.Генеалогические предания кочевников обозначенного периода имеют семантическое сходство с западноевропейскими средневековыми memoria, которые в свою очередь являлись показателем и залогом сословного «качества» – знатности и благородства членов династии, как в историческом моменте так и перспективе. Известно, что именно аристократические коллективы отличались особой чувствительностью к подобной самоидентификации.

Известные из китайских источников генеалогические предания кочевников предтюркского времени, судя по всему попали в руки хронистов непосредственно от информаторов из кочевой среды. Косвенным подтверждением этому служат сведения из Вэйшу в которой говорится, что у не имеющих своей письменности сяньби существовали традиция передачи знаний о своих предках, как далеких, так и близких изустно [2].

Исходя из этого, мы вправе использовать генеалогические предания, или их «краткое изложение» посредством китайских летописей в качестве источников, которые позволяют представить какие элементы древнего эпоса и близких форм фольклора господствовавших в культуре кочевников в обозначенных хронологические рамках, были использованы в политической мифологии и оказывали влияли на обеспечение престижа элитарных групп.

Всего проанализировано тринадцать преданий, которые разделены на две группы. Первая связана с предтюркскими и тюркскими племенами западной части Центральной Азии. В данной группе преданий в основе происхождения правящей династии стоят представления о священном браке человека и мифического животного (волчицы, волка, коровы/оленя): Усуни и гуньмо в Шицзы; тюрки и ашина в Таншу, глава 215а и 215б; Чжоушу, глава 50; Суйшу, глава 84; Гаогюй (Гаочэ/Гаоцзюй/Дили/Теле) в Вэйшу, глава 103; Гяньгунь, небесный дух и корова [13, с. 147-168, 443-444; 14].

Вторая группа связана с монголоязычными племенами восточной части Центральной Азии. У представителей этой группы древних кочевников существовали представления о священном животном-благовестнике, а так же браке человека и небесной девы, а так же о специфических небесных знаках: сяньби и Хэгянь в Суншу глава 96, л. 1а, 1б; табгачи (тоба) в хронике Вэйшу глава 1, с. 1б-2а; кидань в Вэйшу; жужань и Мугулюй в хронике Вейшу; Туюйхунь в Суншу, глава 96, л. 1а, 16; юйвэнь в Чжоушу [2; 3, с. 320-325; 15, с. 320-325; 16, с. 213-218, 267, 398-399].

Как было сказано выше, все предания входят в крупный мировоззренческий блок, обозначаемый в науке, как политическая мифология, и как любая мифология она состоит из отдельных фундаментальных сюжетообразующих единиц мифа, формирующую его синхро-диахроническую структуру и делающую возможным достижение главной его цели.

Из контекста источников, вполне понятно, что главные герои преданий это зачастую исторические лица. Однако мы имеем дело с дописьменной культурой, в которой предания выступают инструментом мифологической корректировки исторического события. В рамках подобной операции, любая цепь событий трансформируется в ряд канонических сюжетов, что выводит основного персонажа на фольклорно-мифологический уровень. Чаще всего в генеалогических преданиях воспроизводится схема или отдельные моменты биографии культурного героя (чудесное рождение, чудесные свойства или владение чудесным предметом). Таким образом основным содержанием предания становится не историческое событие как таковое, а воспроизводимая мифологическая схема, которая позволяет посредством корреляции с существующими на тот период мифологическими представлениями, осуществлять легитимацию власти отдельного человека или династии.

Анализ преданий центральноазиатских кочевников позволил выявить пять основных групп сюжетов: 1. Сверхъестественный родитель; 2. Священный брак, зачатие или рождение в сакральном месте; 3. Чудесное спасение; 4. Герой; 5. Манифестация судьбы.

Сходство основных сюжетов кочевников поздней древности-раннего средневековья и этнографических тюрков говорит не только о преемственности, но и древности существования подобных сюжетов на территории Центральной Азии. Можно сделать вывод, что в генеалогических преданиях кочевников Центральной Азии начала – середины I тысячелетия присутствует основной набор сюжетов связанных с эпическим повествованием, сказаниями и другими формами фольклора, которые использовались в качестве политического инструмента. Центральные герои, основоположники аристократических линиджей, помещались в каноничную эпическую традицию. Это было связано с типом и формами исторического мышления у кочевников.

Фасцинация. Любой акт коммуникации между индивидуумами начинается с операций обозначаемых в науке как сенсорно-нейронная и психофизиологическая. В их рамках оппоненты оценивают потенциал и значимость друг друга на основании анализа телесных качеств, биологии и пластики, выразительного природного языка. Взаимодействующие получают первый и главный сигнал о поле человека, возрасте, силе, имеющейся опасности или ее отсутствию. Биологическое тело человека – это тело вида-индивида, так как оно дано природой. Частью телесного экзистенциала выступает социальное тело, которое соединено с социумной маркировкой и с социальным и групповым сознанием. В соответствии с этим получение социального маркера или метки напрямую зависит от решения социальной, религиозной или любой другой группы частью которой является индивид.

Изменение тела феномен свойственный исключительно человеку, являясь частью культуры и ее знаком. Оно выступает актом творения по отношению к неизмененному телу – естественному, биологическому. Манипуляции с биологическим телом осуществляемые в древних сообществах были тесно связаны со статусом социального тела, и демонстрационной составляющей демонстративно-коммуникативного тела. Для понимания мотивации любых манипуляций необходимо понимать, что тело представляется своеобразным текстом, который может быть считан актором и в рамках реализации политики тела. Манипуляции имеют несколько основных функций – во первых они выступают орудием «биовласти» и нацелены на управление через фасцинацию, т.е. влияние на воображение и волю человека с целью его психологического подчинения; во вторых они нацелены на манифестацию тождества обладателя знаков тела со знаками мироздания, как его тематического и концентрированного проявления.

В качестве основных техник можно отметить манипуляции следующего типа – неизменяемые и изменяемые. В первую группу входят – татуировки, пирсинг, деформации черепа, скарификация; во вторую группу входят – прически, раскраска. В работе рассмотрены татуировки, раскраска, деформация черепа и прическа.

В силу особенностей источников, как археологических, так и письменных не всегда возможно различить в культуре кочевников татуировку или раскраску, учитывая их семантическую близость, поэтому в работе они рассматриваются совместно.

Самыми известными являются татуировки обнаруженные на телах мумифицированных погребенных пазырыкской археологической культуры с территории Алтая выполненных из угля, сажи, киновари. Основной мотив татуировок это изображения животных: фантастических и реальных, а наиболее представительно выглядят татуировки вождя из второго Пазырыкского кургана, они покрывали обе руки от плеч до кистей, грудь, спину и ноги (от щиколотки до колена). Подобное расположение татуировок предполагает, что они наносились на части тела, которые открытые для публичного показана состязаниях типа борьбы, не только борьбы богатырей между собой, но и борьбы эпической и мифологической между богатырем и чудовищем.

Данная традиция была известна у хуннских племен первой половины V в. Она была засвидетельствована для основателя царства Ся, на территории Северного Китая, вождя ордосских хунну Хелянь Бобо (407 – 431 гг.). Данный правитель отличался как физической силой, так и талантами стратега. Он провозгласил себя Буддой и велел изобразить его лик у себя на спине [17, с.202]. Контекст татуировки говорит о желании придать хуннскому правителю статус, который показывал его прямую связь со значимыми космическими иерархиями. Достаточно очевидно, что в тонкости буддийской доктрины Хэлянь Бобо не вникал, и мы наблюдаем преломление имеющейся хуннской традиции сквозь призму буддизма.

Материальным подтверждением существования татуировок в культуре кочевников Центральной Азии выступают археологические находки в оглахтинской гробнице (III-IV вв.) относящейся к таштыкской археологической культуре, которая связывается с гяньгунями. Татуировки, в количестве 13 фигур, были обнаружены на теле погребенного мужчины который судя по сопровождающему инвентарю принадлежал к местной элите.  Изображения расположены спереди — на обоих плечах и руках и сзади — на спине и в основании шеи, материалом для их выполнения являлась сажа.Общей особенностью татуировки мумии является симметричное расположение большинства изображений — парных фигур на плечах, спине и руках выше локтя. Фигура в основании шеи расположена по центру, не нарушая принципа симметрии. Изображения на плечах и спине мумии имеют аналоги на орнаменте крупного щита изображенного на деревянной плакетке из тепсейского склепа 1, так же относящегося к таштыкской культуре и на шерстяных тканях из могильника Shanpula (бассейн Тарима, II в. до н.э. — IV в. н.э.) [18, с. 61-67].

Судя по сопроводительному инвентарю и погребальной конструкции погребенные принадлежали к социальной верхушки кочевых племен Минусинской котловины. Подтверждением существования статусной раскраски и татуировки у потомков гяньгуней в Минусинской котловине известных под названием Хагяс (VI-IX вв.) сказано: «Храбрые из них татуируют руки себе, а женщины, по выходе замуж, татуируют себе шею» [13, с. 351]. «Храбрые» явно свидетельствует о высоком положении подобных индивидуумов в военизированных социумах региона.

Важной частью человеческого тела в разные периоды представлялась голова. Поэтому вполне понятно, что манипуляции на голове служили важнейшим социально значимым сигналом. Сюда можно отнести деформацию черепа и создание специальной прически. Деформация представляет собой результат длительного внешнего механического воздействия на растущую голову ребенка. Для этой цели накладывали давящую повязку, которая обеспечивала необходимую форму черепа. Традиционная классификация типов деформации включает – лобно-затылочную, затылочную, теменную и кольцевую. Наиболее ранние и единичные случаи искусственной деформации черепа у кочевников Центральной Азии датируются сакским временем. В последующий гунно-сарматский период данная традиция получает массовое распространения в культуре кочевников от Тянь-Шаня на востоке до Устюрта на западе и Южного Приуралья на севере.Соотношение деформированных и недеформированных черепов в разных кочевых группах показывает несколько этапов распространения данной традиции. На первом этапе данная традиция выполняла социоразличительную функцию, и служила показателем принадлежности к элитарному, престижному слою общества. На втором этапе, в следствие массового распространения деформация вероятно сохраняясь в качестве эстетического эталона или превращалась в этноразличительный признак [19, с. 12-21].

Прическа – это уложенные в определенную форму волосы. Она может быть из естественных или искусственных волос. Часто одним из ее компонентов становятся головные уборы, ленты, ювелирные украшения. В период становления стратифицированных обществ прическа стала символом статуса, показывать принадлежность индивидуума к этнической, династической, профессиональной, религиозной группе. По ее особенностям можно было отличить представителя элиты от рядового члена социума или прошедшего инициацию от подростка. По мимо этого прическа могла отражать индивидуальные вкусы человека соответственные эпохе и моде.

Наскальное искусство на территории Центральной Азии показывает, что прически демонстрировали статус индивида, так традиционной мужской прической от эпохи бронзы до раннего железного века.

В Хоуханьшу относительно племен сяньби сказано, что они «перед браком прежде обривают голову» [2]. В данном случае мы видим свидетельство вступление в новый семейный статус, который находился выше на социальной лестнице, и переход в него оформлялся избавлением от старых волос.

О другой группе дунхуских племен – ухуаней повествуется, что «все бреют головы для облегчения и удобства. Женщины с наступлением времени замужества отпускают волосы, разделяют их и делают пучки. Надевают цзюй-цзюе (головной убор), украшают золотом и лазоревым камнем 12, головной убор делается, как в Китае, при ходьбе он качается. Вероятно бритье головы было свойственно именно мужчинам, хотя не исключено, что и детям. По мимо гигиенических функций бритая голова могла быть частью этнического кода. Интересны сведения о женской статусной прическе, которая отличала ее от девушек более низкого социально-возрастного статуса [20, с. 142-148].

Относительно владетельного рода Юй-вынь в Бейши сказано, что «мужчины стригли волосы и оставляли только на макушке вместо головного убора. Если вырастали на несколько дюймов, то снова остригали» [2]. Это показывает, что в культуре данной группы племен существовали специальные традиционно мужские прически, которые демонстрировали статус индивидуума, как мужчины, в отличие от женщин, детей, подростков, юношей.

В культуре туюйхуней по сведениям Суй Шу существовали прически и уборы для волос манифистирующий статус правителя – «правители туюйхуней делают чехлы для волос из черного шелка, а их жены носят на голове золотые цветы. Утварь и одежда в общем такие же, как и в Срединном государстве. Многие ваны, гуны и знатные лица носят на голове шелковые платки. Женщины надевают юбки и короткие куртки, волосы заплетают в косы и связывают их нитками, на которые нанизаны бусины и раковины» [2].

Археологические данные подтверждают наличия причесок в культуре кочевников гунно-сарматского периода Минусинской котловины. В таштыкских погребальных комплексах и памятниках живописи. В ряде погребений непосредственно за черепом были обнаружены предметы похожие на туески изготовленные из бересты и свернутые в цилиндры средней высотой от 9,5 до 12 см. Благодаря сопоставлению с таштыкской графикой стало очевидно, что они представляли собой накосники, колпачки для волос [21, с. 7-14].

У западной ветви огурских племен расселившихся во второй половине V в. на территории Восточной Европы и образовавшие болгарский племенной союз отмечаются бритье головы, которое связано в «Именнике болгарских ханов» с правящими родами. В тексте источника сказано, что Авитохол, Ирник, Курт, Безмер из рода Дуло и Гостун из рода Ерми – «держали княжение по ту сторону Дуная эти пять князей пятьсот пятнадцать лет с остриженными головами…» [22].

О потомках кангюев в Средней Азии доме Кан из т.н. юэчжей группы чжаову в Бейши сказано, что «владетель заплетает волосы, носит золотой венец с семью дорогими камнями. Одеяние из шитых шелковых тканей, камки и белого полотна. Супруга складывает волосы на голове и накрывает черным покрывалом. Мужчины стригут волосы, одеваются в камчатные кафтаны» [2].

Наглядное представление о внешнем облике центральноазиатской военной элиты начала I тысячелетия дают находки сделанные в Орлатском могильнике, расположенном на побережье правого притока реки Заравшана, к северу от г. Самарканд. В кургане №2, среди различных находок вооружения, поясных принадлежностей и бытовой утвари были обнаружены костяные пластины с резными рисунками батальных сцен, сцен охоты, животных. Материалы раскопок Орлатского могильника, включая пластины с рисунками, были проанализированы Г.А. Пугаченковой, которая пришла к заключению, что могильник был оставлен группой кангюйских кочевников во II - I вв. до н. э. Исследователь отметила характерные антропологические и этнографические черты воинов и охотников с орлатских пластин. У них «куполовидные», вследствие кольцевой деформации черепа, большие выступающие носы, удлиненные лица. Волосы на голове собраны в пучок или подстрижены, некоторые изображены с длинными усами и бородой, другие либо только с бородой или бритыми [23, Рис. 3.2-4, 4.1, 5.1-3, 6, 1-3].

Манипуляции формировали особое социальное тело и их назначение не может быть определено однозначно. От подчеркивания высокого социального статуса человека или его особенных личных качеств, до медицинских целей, защитного характера, украшений, средством передачи сакральной информации, знаком принадлежности к конкретному племени. Достаточно часто манипулятивные практики и их результат как часть корпуса политической символики были связаны с политикой тела и биовластью. А главной функцией являлся принцип реализации фасцинации, как инструмента давления и воздействия на оппонента в рамках властной коммуникации.

Таким образом в политической культуре кочевников предтюркского времени наблюдается спектр практик и инструментов, которые выделяют отдельного индивидуума или группу лиц, как обладателей властных полномочий. Символы власти включали группы вербальных и невербальных знаков – тамги, генеалогии, манипуляции с физическим телом. Данные символы закономерно дополняли традиционные символы власти существующие в виде специальных инсигний, знаковых украшений, оружия и костюма. Они демонстрируют мобильность и широкие возможности кочевнической культуры. Властная символика кочевников гунно-сарматского периода говорит о длительном пути развития политической мысли и культуры, которые получили максимальное воплощение в эпоху создания и существования Первого Тюркского каганата.

Литература

1.  Егоров Н.И. Некоторые методологические подходы к этнокультурной идентификации кочевнических древностей Евразийских степей//Гуннский форум. Проблемы происхождения и идентификации культуры евразийских гуннов: сб. науч. тр./гл. ред.: С.Г. Боталов, отв.ред.: Н.Н. Крадин, И.Э. Любчанский. Челябинск: Издат. ЦентрЮУрГУ, 2013б. С. 321-335.

2.  Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху./Предисл., пер. и прим.: Таскин В.С. М.: Наука, 1984. 486 с.

3.  Комиссаров С.А., Алехин К.А. Юйвэнь и юйвэни//Гуманитарные науки в Сибири. – 1996. – № 3. – С. 112-115.

4.  Кляшторный С.Г. Рунические памятники уйгурской эпохи как исторический источник//Вестник РГНФ. – 2007.  – №4. – С.30-42.

5.  Ольховской В.С. Тамга (к функции знака) // Историко-археологический альманах. – №7. – 2001. – С. 75-86.

6.  Маргулан А.X. Сочинения: В 14 т. T. 3. Петроглифы Сарыарки. Гравюры с изображением волчьего то тема; Т. 4. Каменные изваяния Улытау / Сост. Д. А. Маргулан, Д. Маргулан. Алматы: Дайк-Пресс, 2003. 50 с. + вкл. 246 с.

7.  Яценко С.А. Скопление клановых знаков-nishan позднеантичного времени на камнях святилищах в районе Мерке Жамбыльской области//Казахстан и Евразия сквозь века: история, археология, культурное наследие: Сборник науч. трудов, посвящ. 70-лет. со дня рождения акад. Национальной Академии наук Республики Казахстан Карла МолдахметовичаБайпакова. Алматы: 2010. С. 114-121.

8.  Ольховский В.С., Яценко С.А. О знаках-тамгах из святилища Байте III на Устюрте (предварительное сообщение) // Археология, палеоэкология и палеодемография Евразии (Отв. ред. В.С. Ольховский). М.: 2000. С. 295-315.

9.  Советова О.С., Шишкина О.О. Тамги на плитах оград тагарских курганов под горой. Тепсей//Вестник Кемеровского государственного университета = BulletinofKemerovoStateUniversity: журнал теоретических и прикладных исследований. – 2015. – № 1(61), Т. 3. – С.88-92.

10.  Азбелев П.П. Первые кыргызы на Енисее // Вестник СПбГУ. – Серия 12. – 2008. – Вып. 4. – С. 461-469.

11.  Яценко С.А. Знаки-тамги ираноязычных народов древности и раннего средневековья. М.: Восточная литература, 2001. 190 с.

12.  Фазлаллах Рашид ад-Дин. Огуз-наме. Баку: Элм, 1987. 128 с.

13.  Бичурин (Иакинф) Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в древние времена. Т.I. М.- Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1950. 471 с.

14.  Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. М.: Высшая школа. 1984. 167 с.

15.  Миклашевич Е.А. «Племя единорога» на Енисее (сяньбэйские мотивы в наскальном искусстве Минусинской котловины)//Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиции. Материалы тематической научной конференции. СПб.: 2004. С. 320-325.

16.  Таскин В.С. О титулах шаньюй и каган//Mongolica. М.: 1986. С. 213-218.

17.  Баринова Е.Б. Этнокультурные контакты Китая с народами Центральной Азии в древности и средневековье. М.: ИЭА РАН, 2013. 420 с.

18.  Кызласов Л.Р., Панкова С.В. Татуировки древней мумии из Хакасии (рубеж нашей эры) // СГЭ. – Вып. LXII. – 2004. – С. 61-67.

19.  Ходжайов Т.К. География и хронология преднамеренной деформации головы в Средней Азии // OPUS: междисциплинарные исследования в археологии/Отв.ред. М.Б. Медникова. М.: ИА РАН, 2006. Вып.5. С. 12-21.

20.  Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М.: 1961. 391 с.

21.  Вадецкая Э.Б. Таштыкскиенакосники и причёски // Железный век Кавказа, Средней Азии и Сибири. // КСИА. – Вып. 184. –1985. – С. 7-14.

22.  Тортика А.А. Северо-Западная Хазария в контексте истории Восточной Европы. Харков: ХГАК, 2006. 553 c.

23.  Пугаченкова Г.А. Из художественной сокровищницы Среднего Востока. Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1987. 224 с.

Шаймердинова Н.Г., Ярыгин С.А., ЕНУ им. Л.Н.Гумилева

ҒҰН-САРМАТ ДӘУІРІНДЕГІ  ОРТА АЗИЯ КӨШПЕНДІЛЕРІНІҢ МӘДЕНИЕТІНДЕГІ БИЛЕУШІЛЕРДІҢ ТАҢБАЛАРЫ

Түйін

Зерттеу жұмысы ғұн-сармат дәуіріндегі  Орта Азия көшпенділерінің мәдениетіндегі билеушілердің таңбаларын талдауға арналады. Жұмыста көне түрік, қытай жазба деректері, археологиялық зерттеулердің материалдары пайдаланылады. Мәліметтердің негізінде таңбалар, шежіре аңыздардың сюжеттері, адам денесінің өзгеруімен байланысты тәжірбиелер сынды билеушілер таңбаларының бірнеше негізгі топтары ерекшеленеді.  Аталған құралдар билікті заңды деп тану үшін көшпенділерге қызмет еткен. Бейнелердің типтері мен пішіндерінің әртүрлілігі түркілікке дейінгі кезеңдегі сяаси мәдениеттің жоғары деңгейде болғанын көрсетеді. Ғұн-сармат кезіндегі Орта Азиядағы билеуші элитарлық топтардың көптігі көшпенділердің мәдениет пен дәстүрге басқа  қырынан тудыруға мүмкіндік берді. Олар көшпенділердің әлеуметтік-саяси басқару баспалдағында өздерінің мәртебесін белгілеу үшін барлық мүмкіндіктерді пайдаланды. Ғұн-сармат дәуіріндегі  билеушілердің таңбаларының дамуы ерте орта ғасырдағы Бірінші Түркі қағанатының  мемлекеттік мәдениетіндегі таңбаларды бір жүйеге біріктіруге әкеліп соқты. 

Кілт сөздер: билеуші, символ, көшпенділер, Орта Азия, шежіре, таңба, фасцинация

Shaymerdenova N.G., Yaryghin S.A., L.N. Gumilyov ENU 

SYMBOLS OF POWER IN THE CULTURE OF CENTRAL ASIAN NOMADS (HUN-SARMATIAN PERIOD)

Summary 

      The research is devoted to the analysis of power symbols in the culture of the nomads of Central Asia (Hun-Sarmatian period). We use the written sources (ancient Turkic, Chinese), and the materials of archaeological research. Based on of available data there were allocated some basic groups of power symbols - Tamgas, the  topics of genealogical legends, some practices related to changes in the physical body. These instruments were used for legitimization of nomadic elite's power. A variety of types and forms of its representation shows the high level of political culture in pre-Turkic period. Plurality of militant elite groups  in Central Asia in Hun-Sarmatian time made nomads turn to  completely different aspects of culture and tradition. They used all possible tools to designate their high status in the socio-political hierarchy of the studied region. The development of power symbolism in Hun-Sarmatian period resulted in the codification of  power symbols in the state culture of the First Turkic khanate (in the beginning of the early Middle Ages ).

Keywords: power, symbols, nomads, Central Asia, genealogy, tamgas, fascination